Пароль: Некрасов (1987)
Я защищал диплом во ВГИКе. Оставалась самая малость – отдать его машинистке на перепечатку. А тут и объявление при входе в институт – телефон машинистки. Так я познакомился с Полиной Евсеевной Познанской, пенсионеркой, а когда-то – вторым режиссером фильма «Застава Ильича».
А сблизились мы благодаря фотографии, которая висела у хозяйки дома на самом видном месте. На ней – Познанская в компании двух смеющихся мужчин, и сделана эта фотография была как раз во время съемок «Заставы…».
«Это Некрасов?» – сходу спросил я про мужчину справа (про мужчину слева вопроса у без пяти минут дипломированного киноведа быть не могло: конечно же, это Хуциев!). А фамилия Некрасова в те годы звучала практически как пароль. Ведь писатель был по-прежнему в эмиграции, его книги изъяты из библиотек, а молодежь его скорее всего просто уже не знает – по крайней мере, в лицо...
А тут я – с запасом своих познаний от «старших товарищей».
С Полиной Евсеевной мы потом виделись несколько раз. Она много рассказывала о съемках легендарной картины Марлена Хуциева. Как ездила с худющим (менее 50 килограмм) режиссером в студийном лифте (одного его лифт просто «не брал»). Или как извлекала из переделкинской дачи пьяненького Светлова для съемок вечера поэтов в Политехническом музее (министр культуры Екатерина Фурцева, инициатор съемок этой сцены, попросила «разбавить» поэтов-шестидесятников поэтами возрастом постарше).
А как мы познакомились с самим Марленом Мартыновичем, я почему-то не помню.
Вряд ли это произошло во ВГИКе: я – студент, Марлен Мартынович – профессор, а субординация там чувствовалась всегда. Но вот впоследствии, уже в новое время, когда кинофестивали стали рождаться, как грибы на солнечной поляне, сблизиться с ним было совсем несложно. Марлен Мартынович всегда отличался общительностью и демократизмом. И не любил засиживаться дома. Да и жил, как известно, рядом с Домом кино, где, как правило, назначал свои встречи.
Правда, в последние годы мы облюбовали еще одно местечко по соседству – кафе «Гагры». С характерной кавказской кухней. И именно там, как заправские товарищи, с Ольгой Быстровой поджидали Хуциева. И в момент долгожданной встречи 90-летний мастер очень часто смахивал на своего женатого героя Славку в исполнении Станислава Любшина из той же «Заставы Ильича»: «Ух, еле вырвался!»
«Оставь мальчика в покое!» (1995)
Всё началось с того, что в монтажную Киноцентра на Красной Пресне, где я тогда работал, вбежал Марлен Мартынович и потребовал, чтобы я показал ему фрагменты из фильмов, только что подготовленные для его юбилейного вечера (было это во времена, когда электронный монтаж роликов, если ты не работал на ТВ, мало кому из простых смертных был доступен).
Просмотром Хуциев остался крайне недоволен: ну, как же, каждый фрагмент обрывался на самом интересном, очень значимом в художественном и сюжетном отношении месте!
В результате каждый короткий пятиминутный ролик (хотя и пять минут – это много) становился до невозможности длинным. Минут на двадцать, а таких роликов было четыре или пять...
В общем, закончили мы эту мучительную процедуру как раз к началу мероприятия, которое по сценарию вдобавок я еще и открывал вступительным словом. «Слово» же мое после всех этих разбирательств в монтажной оказалось такой путанной околесицей, что к концу речи я стал буквально заикаться. Особенно, когда из-за кулис стало доноситься возмущенное хуциевское: «Что он несет, что несет...»
А когда Марлен Мартынович сам вышел на сцену под бурные и несмолкаемые аплодисменты, он вместо того, чтобы вспомнить былое и, по возможности, отвести внимание зала от организационных накладок, напротив принялся за мое воспитание.
Да так, что актер Александр Белявский, снимавшийся у Хуциева в «Июльском дожде», не выдержав этой пытки, подскочил из первого ряда к сцене и закричал: «Марлен, оставь мальчика в покое! Достаточно того, что ты мучил нас на съемочной площадке...»
Юбилей, конечно же, безбожно затянулся. И мне то и дело приходилось за кулисами объясняться с опаздывавшими по другим делам «выступантами» на тему «пропал вечер». Особенно напирал Борис Мессерер, супруг Беллы Ахмадулиной.
Поэтому, когда ближе к ночи, в ресторане, к всеобщей радости начался прием в честь Марлена Хуциева, у меня уже было только одно твердое желание: осушить стопку водки, исчезнуть и забыться глубоким, по возможности целебным сном…
Но дальше случилось то, ради чего, возможно, и стоило «пострадать». Ко мне подошла Белла Ахмадулина, которая в своей короткой речи нашла, что вечер получился роскошным, а мое ведение оказалось выше всяких похвал.
Конечно, это были слова утешения, которые в другой ситуации могли бы вызвать только противное чувство жалости к себе самому. Но их произносила – почти белыми стихами – та самая Ахмадулина, которую я обожал с юности.
И уже сам факт, что она посвятила мне слова (даже если бы и не хвалебные), казался великой наградой за все мучения этого дня.
Через неделю я совсем осмелел и позвонил Белле Ахатовне – напомнил о себе и предложил сделать интервью для рижского журнала «Кино», который тогда по праву считался лучшим киножурналом некогда большой и единой страны. Тема – «О поэте в кино». Ведь Ахмадулина снималась у Шукшина, Асановой, Климова, Хуциева и даже написала несколько поставленных сценариев.
Ахмадулина согласилась, но попросила перезвонить через неделю. А при следующем разговоре вдруг категорически отказала. И мне стало даже стыдно за свое легкомысленное предложение: настоящие поэты, и правда, не должны разбрасываться словами… «В общем, «включила Беллу» – подытожил мой рассказ о всех этих событиях пианист Лёша Гориболь, друг Беллы Ахмадулиной, а по совместительству и мой, с самой юности.
А с Марленом Мартыновичем после этого незадавшегося вечера мы общались почти накоротке. Я, наверное, прошел боевое крещение и просто сразу этого не понял.
Юбилеи вообще были сложным жанром для Хуциева и, как правило, немерено затягивались. И в силу того, что за плечами мастера была огромная, почти в столетие, жизнь, и в силу его обстоятельного режиссерского характера, не терпящего фанфарного суесловия и пустоты.
Поэтому готовя в 2014 году 50-летний юбилей «Заставы Ильича», на который в итоге пришли и Марианна Вертинская, и Станислав Любшин, и Светлана Светличная, и другие здравствующие на тот момент участники картины (не пришел только Николай Губенко), я понимал, что заключительная речь Марлена Хуциева может поневоле превратить праздник любимого фильма в неспешную исповедь режиссера «о времени и о себе». И потому предусмотрел «противовес» в лице прилетевшей из Тбилиси Нани Брегвадзе.
В кульминационный момент певица в качестве сюрприза – и для Марлена, и для всех! – вышла из-за кулис и перед тем, как спеть в честь Хуциева на родном для обоих грузинском языке, в роскошном жесте обняла за плечи ничего не подозревающего мастера, и это взорвало зал!
Кобзон идет по коридору (2004)
Жарким июльским днем сидели у Татьяны Михайловны Лиозновой и отмечали ее 80-летие в уютной компании – Марлен Хуциев, фотограф Галина Кмит, продюсер Яков Каллер, названная дочь Лиозновой Людмила... Пили грузинское вино, которое мы с Марленом Мартыновичем предварительно купили в местном супермаркете.
Правда, еще в магазине Хуциев почему-то оговорился: «Вот не люблю я этих кавказских жестов! Чтобы гарцевать там с тостами или стоя пить за женщин (но, разумеется, за Лиознову мы потом пили стоя). Из-за этой скромности, кстати, я так и не познакомился с Гагариным, а ведь было совсем не сложно. Стеснялся…»
В общем, чествовали мы Татьяну Михайловну. И всем было удивительно тепло и весело. Пока вдруг не раздался телефонный звонок:
– Это квартира народной артистки СССР, кинорежиссера Татьяны Лиозновой?
– Да, – ответила Татьяна Михайловна.
– К вам направляется депутат Государственной Думы, народный артист СССР Иосиф Давыдович Кобзон.
– Очень хорошо, – сказала Лиознова, – мы как раз Иосифа очень ждем. Так ему и передайте!
Опять пьем вино. Веселье продолжается.
Через некоторое время – новый звонок:
– Машина депутата Государственной Думы, народного артиста СССР Иосифа Давыдовича Кобзона повернула на улицу Алабяна. Вы же живете на улице Алабяна?
– Да, на Алабяна… – как-то неуверенно ответила Лиознова.
Веселье потихоньку стало сменяться полуистеричными смешками, а непринужденность праздника испаряться прямо на глазах.
Пауза и – новый звонок:
– Машина депутата Государственной Думы, народного артиста СССР Иосифа Давыдовича Кобзона подъехала к дому №15. У вас такой-то подъезд?
– Да такой-то.
– А квартира такая-то?
– Такая-то…
Все замолчали и мысленно стали представлять себе, как Иосиф Кобзон, выйдя из машины у нужного подъезда, направляется к входной двери, садится в лифт, лифт торжественно поднимает его на 13 этаж... Компания уже в полной тишине высчитывала «мгновения, мгновения» до появления исполнителя песни с этими словами.
И тут вдруг раздался встревоженный голос Марлена Мартыновича Хуциева (тоже, кстати, народного артиста СССР):
– А как вы думаете, если Кобзон узнает меня, он поможет мне найти деньги на завершение фильма?
В общем, Кобзон шел по коридору.
Из последнего разговора с Марленом Хуциевым в больнице (2019)
– А как повела себя Фурцева после того, как вас обругал Хрущёв?
– Не отреклась. Только просила, чтобы я без нее в ЦК ни на какие разговоры не ходил…
– А кто-то отрекся?
– Скорее родная студия…
– Герасимов, Лиознова, Ростоцкий?
– Ну ведь стенограммы опубликованы… Я был, кстати, против этих публикаций. Кто-то высказывал тогда свою точку зрения, кому-то реально не очень нравилась картина, а кто-то, если был членом партии, говорил для протокола, а потом в коридоре извинялся… Я и сам через некоторое время оказался в сложном положении перед Тарковским.
– Это когда кинематографистов позвали обсудить фильм «Зеркало»?
– В том-то и дело, что не просто обсудить – по-товарищески высказаться. Да еще с публикацией этого обсуждения на страницах журнала «Искусство кино». Это обстоятельство, кстати, стало для меня решающим: не всё в «Зеркале» мне понравилось, но мы ведь фильм обсуждали не за закрытыми дверями, а публично, в профессиональном издании… Такое, кстати, на моей памяти было впервые.
– Но Тарковский всё равно обиделся…
– Да, и перестал здороваться.
– А вы знали, кто был первопричиной хрущёвского разноса «Заставы Ильича»?
– Конечно! Марк Донской. Мне потом в ЦК даже его записку показали…
– Но ведь он же не бездарь, не банальный завистник – большое имя не только в нашем, но и в мировом кино!
– Мне кажется, он все-таки очень завидовал тому, что наступило новое время, а сам он уже был не в силах ему соответствовать. Как и мой любимый Борис Барнет, который от отчаянья в петлю полез… Да и не обязаны режиссеры друг другу нравиться.
– Марлен Мартынович, а как получилось, что сначала вы сняли фильм «Весна на Заречной улице», своеобразный манифест советского неореализма с духом всеобщего братства, а через десять лет – «Июльский дождь», в котором ощутимо присутствие уже другой эпохи – ярого индивидуализма, а это уже «рифма» Годару и французской новой волне? Или Антониони с его кинематографом «некоммуникабельности».
– Я никому не подражал! Просто жил в то же самое время…
– А долго жить тяжело?
– Нет, если не терять интереса к жизни. А мне всегда интересно. И еще – чтобы не грызли обиды прошлого.
– А они не грызут?
– Почти.
– То есть Шпаликова вы простили?
– Нет. Зря я тогда не помирился с Феликсом Миронером (потому и обратился к Гене). Всем от этого было бы лучше.
Одно опасное сближение
Юрий Могилевский – автор всем известной линогравюры 1959 года с изображением Владимира Маяковского. Она и сегодня является эмблемой одного из самых известных московских театров, носящих имя «глашатая революции».
Этот же портрет стал не только символом эпохи оттепели (Маяковский был, как известно, её любимым поэтом), но и знаком «опасного» сближения двух легендарных фильмов того времени – «Застава Ильича» Марлена Хуциева и «Я шагаю по Москве» Георгия Данелии.
Ведь оттиск с этой линогравюры висит в домах героев фильмов – Сергея в исполнении Валентина Попова из «Заставы Ильича» и Кольки в исполнении Никиты Михалкова из «Я шагаю по Москве»!
Само же сближение фильмов – в широком смысле, по версии Марлена Хуциева (да и не только его), – возникло из-за того, что пока практически завершенный фильм «Застава Ильича» после критики Хрущёва мурыжило начальство на Киностудии имени М. Горького (да и не только там), автор сценария этого фильма Геннадий Шпаликов начал работать на «Мосфильме» с Георгием Данелией над новой картиной.
И премьера «Заставы Ильича» (в урезанном виде, да еще под новым названием «Мне двадцать лет») в конце концов состоялась только весной 1965 года – через девять месяцев после того, как фильм «Я шагаю по Москве» широко вышел в прокат.
Любопытно и то, что в фильме Хуциева можно увидеть – и не раз! – афишу дебютной картины Георгия Данелии «Серёжа», сделанной в соавторстве с Игорем Таланкиным в 1960 году, а ведь после «Серёжи» у Георгия Николаевича был еще и первый самостоятельный фильм – «Путь к причалу».
У Марлена Мартыновича же путь к одному-единственному фильму (может быть, главному в его биографии, во всяком случае – самому многострадальному), от момента написания сценария и начала съемок до премьеры, занял шесть полновесных лет!
Хуциев посчитал поступок Шпаликова предательством, и даже в нашем последнем разговоре в больнице сказал, что не простил его. Хотя «не простить» справедливее было бы, наверное, режиссера Данелию и оператора фильма «Я шагаю по Москве» Вадима Юсова, которые очевидно заимствовали у Хуциева и Маргариты Пилихиной, снявшей в качестве оператора «Заставу Ильича», многие приемы, ракурсы, да и сам «воздух» оттепельной Москвы.
Вплоть до боя кремлевских курантов, собирающего личное время героев в единое оттепельное время.
И в этом, увы, был привычный удел «полочного» кино, которым все восторгались, его авторам от души сочувствовали, но одновременно опальный фильм непринужденно расходился на цитаты. Новое в искусстве всегда неотразимо и заразительно!
Однако за чертой хуциевской обиды осталось непонимание (или нежелание понять?) того, что двигало Геннадием Шпаликовым. Ведь закрытый фильм Хуциева был, к несчастью, не первой серьезной неудачей на пути некогда многообещающего вгиковца и надежды целого поколения.
А в начале был сценарий фильма «Причал», запущенный в производство на том же «Мосфильме», а потом – из-за неразрешимых проблем со съемочным режимом и, как следствие, из-за самоубийства одного из режиссеров Владимира Китайского – бесповоротно остановленный.
Шпаликов просто боялся ждать. И был не так уж и не прав: ведь его личное время оказалось куда скоротечнее всех иных личных эпох и периодов. Через десять лет уже он – при трагических обстоятельствах! – добровольно уйдет из жизни.
Хотя в его активе будут: полнометражный режиссерский дебют – фильм «Долгая счастливая жизнь» (но его оценят только спустя годы); яркие «поколенческие» сценарии, положенные в основу фильмов Виктора Турова «Я родом из детства» и Ларисы Шепитько «Ты и я» (но картина «Ты и я» тоже будет воспринята как творческая неудача); анимационный шедевр «Стеклянная гармоника» Андрея Хржановского (а эта картина на целых два десятилетия будет положена на «полку»).
Вот поэтому-то, наверное, в знаменитой песне Андрея Петрова на стихи Геннадия Шпаликова из фильма «Я шагаю по Москве» есть такая строка: «Над лодкой белый парус распущу, пока не знаю где…». Хотя к этому можно было бы с полным правом добавить: и когда. А цензура в конце концов дала свою, по-своему провидческую, редакцию (так мы сегодня и поем): «Пока не знаю, с кем…»
И всё оказалось правдой.
В итоге фильм Марлена Хуциева стал «заветным камнем» для советской интеллигенции (сам Хуциев – её главным кинематографическим любимцем, если говорить о режиссерах). Зато зрительская аудитория фильма «Я шагаю по Москве» оказалась все-таки побольше, чем у «Заставы Ильича». Только за первый год проката фильм Данелии посмотрели 20 млн зрителей (фильм Хуциева – только девять).
Хуциев за «Заставу Ильича» получил личное благословение Феллини, который потребовал, чтобы ему показали фильм, когда он был на Московском МКФ. И во многом благодаря этому фильм был приглашен в программу Венецианского кинофестиваля, а жюри фестиваля по итогам своей работы вручило Марлену Мартыновичу специальный приз – пополам с картиной Луиса Бунюэля «Симеон-пустынник». Что было, конечно, не менее значимо.
Георгий Николаевич же со своим фильмом был в программе МКФ в Каннах, но большого успеха там не имел, хотя и получил утешительный диплом в числе других молодых европейских режиссеров. Зато имел историю забавного знакомства с Джейн Фондой, которую увлекательно описал в своих мемуарах.
А уже в исторической перспективе Марлен Хуциев стал главным выразителем хрущёвской эры, которая парадоксальным образом его же и отвергла, а время Георгия Данелии по-настоящему наступило только десятилетие спустя, когда главными художественными атрибутами 1970–1980-х стали его фильмы: «Афоня», «Мимино», «Осенний марафон», а мостиком в будущее – «Кин-дза-дза!».
Хуциев – шестидесятник, Данелия – семидесятник…
Их разделяют и целое поколение (Хуциев старше), и вкусы, и эпохи. Но в последнем для обоих 2019 году не обошлось без печального и парадоксального сближения: Георгий Данелия ушел из жизни через две недели после Марлена Хуциева, смерть которого в некотором смысле нарушила существовавший в нашем кинематографе паритет, обеспеченный присутствием в нем общепризнанного патриарха.
Уже своим возрастом, как и профессорской статью мастера, Марлен Мартынович словно поддерживал сам статус советского кино в ХХI веке – когда от этого кино уже мало что осталось.
Из книги Вячеслава Шмырова «Кино-дза-дза», или Фильмы и люди переломных времен» («Глагол», 2023)
Свежие комментарии